Считай что я миндаль. Переводы. Пауль Целан

Считай, что я миндаль,
Что я твоих бессонниц горечь:
Я взгляд твой утренний искал,
Пока свет заблудился в шторе.

Я натянул слепую нить,
И мысли тайные твои
В кувшины, как роса, стекали,
Сердец не в силах напоить,
Храня обрывки заклинаний.

Шагнув в себя уверенно неудержимо,
Ты обретала своё истинное имя.
Там в колоколе своего молчания,
Размахивая молотками вольно,
К себе прижав то, что дозволено,
И даже мёртвое дыхание,
Вы целый вечер до глубокой ночи
Брели обнявшись вдоль обочин.

Считай теперь, что я миндаль,
Мне горечь терпкую отдай.



Пересчитай миндаль

Пересчитай по зёрнышку миндаль,
вкусив своих бессонниц горечь,
и предъяви мне счёт, будто фискал:
как только утром снимешь сна вуаль,
пока запутался свет в шторе,
а я твой взгляд уже ловил, искал.

И скрытых дум твоих росу неумолимо
в кувшин невнятных никому словес
я собирал, и там ты обретала
своё единственное истинное имя,
самой собою становясь из кресс,
из естества истока, из начала.

Моё стучалось молоточком слово
о колокол молчанья твоего,
рвалось к тебе, и, умерев в пыли,
как Феникс, возрождалось снова,
тебя за плечи обнимало широко,
и вы сквозь вечер по траве брели.

Пересчитай миндаль
и с горкой
верни мне горький.

Zähle die Mandeln

Zähle die Mandeln,
zähle, was bitter war und dich wachhielt,
zähl mich dazu:

Ich suchte dein Aug, als du’s aufschlugst und niemand dich ansah,
ich spann jenen heimlichen Faden,
an dem der Tau, den du dachtest,
hinunterglitt zu den Krügen,
die ein Spruch, der zu niemandes Herz fand, behütet.

Dort erst tratest du ganz in den Namen, der dein ist,
schrittest du sicheren Fußes zu dir,
schwangen die Hämmer frei im Glockenstuhl deines Schweigens,
stieß das Erlauschte zu dir,
legte das Tote den Arm auch um dich,
und ihr ginget selbdritt durch den Abend.

Mache mich bitter.
Zähle mich zu den Mandeln.

I***
Снова снег, мама

На Украине, мама, снова снег:
Венок Христа из тысяч зёрен скорби.
И слёз моих стремительный набег
Не упадет к тебе от сына-зомби.
Лишь я из прошлого, гордец немой,
Машу тебе слабеющей рукой.

Мы умираем: что ж не спишь, барак?
И ветер в круг, как монстр, бесконечен…
Неужто скоро скопом вмёрзнем в шлак –
кумач сердец и тлеющие свечи?

Теперь я прежний остаюсь во мраке:
Увяла липа, обнажив углы?
Но струны переливами на арфе
От звёзд моих ещё играть могли.

И розовое время иногда
Как вспышка в памяти. И угасает.
А я всегда один. И ты одна.
Что это было, мама, кто же знает:
То ли прогресс, то ли руины —
Я утонул в сугробах Украины?


Es fällt nun Mutter

Es fällt nun, Mutter, Schnee in der Ukraine:
Des Heilands Kranz aus tausend Körnchen Kummer.
Von meinen Tränen hier erreicht dich keine.
Von frühern Winken nur ein stolzer stummer...

Wir sterben schon: was schläfst du nicht, Baracke?
Auch dieser Wind geht um wie ein Verscheuchter...
Sind sie es denn, die frieren in der Schlacke -
die Herzen Fahnen und die Arme Leuchter?

Ich blieb derselbe in den Finsternissen:
erlöst das Linde und entblößt das Scharfe?
Von meinen Sternen nur wehn noch zerrissen
die Saiten einer überlauten Harfe...

Dran hängt zuweilen eine Rosenstunde.
Verlöschend. Eine. Immer eine...
Was war es, Mutter: Wachstum oder Wunde -
versank ich mit im Schneewehn der Ukraine?

***
Мы больше не спали

Мы больше не спали…
Мы были внутри механизма часов у истомы,
И стрелки тугие, как прутья, сгибали до слома,
Но те, отскочивши назад, время в кровь исхлестали.
И ты говорила про тьму и спустившийся вечер,
Двенадцатый раз повторял темноте твои речи,

И тьма распахнулась и стала вся, как на ладони.
А я одно око вложил ей в открытое лоно,
Другое старательно ласково вплёл тебе в локон,
Бикфордовым между шнуром натянул твои стоны,
И вены своей отворённой горящую нить –
Нахлынуло вспышкой в сознаньи рождённое — Быть!


***

Нам в сумерках твоя листва

Нам в сумерках твоя листва
Белёсой кажется, осина.
А волос мамы никогда
Седой не тронет паутиной.

И одуванчиков поляна,
Как Украина зеленела!
И кроткая, мой ангел, мама
За всех отплакала, успела.

А кучевые облака
Все кружат, кружат над колодцем.
И мама белокурая
Домой уж больше не вернётся.

Звезда округлая усердствуй,
Закручивай златые шлейфы.
Родного маминого сердца –
С свинцовой раной смолкла флейта.

Да кто ж с петель сорвал рубя,
Морёная из дуба дверь?
И мама нежная моя
Не постучит домой теперь.


Espenbaum
Espenbaum, dein Laub blickt weiß ins Dunkel.
Meiner Mutter Haar ward immer weiß.
Löwenzahn, so grün ist die Ukraine.
Meine blonde Mutter kam nicht heim.
Regenwolke, säumst du an den Brunnen?
Meine leise Mutter weint für alle.
Runder Stern, du schlingst die goldne Schleife
Meiner Mutter Herz ward wund von Blei.
Eichne Tür, wer hob dich aus den Angeln?
Meine sanfte Mutter kann nicht kommen.

***
По ту сторону

Из зеркал я тебя отпускал
Вот сюда. Это здесь, по пути,
На свободу: в страну без-зеркал.
Ветку древа рукой оплети.

Больше нет ничего здесь из вне:
Нет ни форм, ни фигур, ни теней
В непроглядной немеющей тьме,
Обойдемся без образов в ней.

Только ветер, да ветер, да ветер
В твоих дивных густых волосах,
Только звуки шагов, шагов этих
В твоем сердце звучали впотьмах.

То, что было когда-то, ушло
И уже отпустило, не держит.
Кто бы песней молил – никого,
Никого уже нет здесь, как прежде.

Никого уже нет, кто б во тьме,
Как и прежде ночами блуждал.
И меня нет подавно уже
У тебя в отраженьи зеркал.

Только гулкое эхо шагов,
В твоем сердце – только шаги.
Из кинжалов и острых клинков
Будто сотканы очи твои.

Блюз римской стены. УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН

Над вереском влажный порывистый ветер,
Верхушки взъерошивая, тормошит.
Я в тунике злобными вшами изъеден,
Нос насморк замучал, меня тяготит.
А дождь крошит с неба, нет дела ему,
Я страж у стены, мне не знать почему.

Безликие твёрдые серые камни
Туман застилает, куда взгляд не кинь.
Я девушку в Тунгрии где-то оставил,
С тех пор по утрам просыпаюсь один.

Аулус слоняется в круг её дома,
Сжимая пространство в тугое кольцо.
Манеры его тошнотворно знакомы,
Занозой достало рябое лицо.

Пизон христианин и молится рыбам.
Когда б не упрям, и в желаньях скромней,
Лобзаний заложником может и не был
В потоке дождливых и пасмурных дней.

Она подарила кольцо мне на память,
Но я его выбросил ночью к ручью.
И всё ж свою девушку жажду ночами -
Оплату долгов по счетам я хочу.
Когда одноглазым вернусь ветераном,
В бездельи на небо глядеть буду рьяно.

Больше любви

Глядя на звёзды, мысль пронеслась,
Что несмотря на их добрые взгляды,
Я непременно мог в ад бы попасть,
Наверняка там бы были мне рады.
Здесь, на земле, равнодушие – это
Зло наименьшее нашей планеты.

Вот если б звёзды, алмазно искрясь,
Страстью пылать безрассудно умели,
Вряд ли смогли им ответить тотчас
Мы у чертогов небесной купели.
Если любви не бывает похожей,
Пусть моя к ним будет большею всё же.

Я фанат звёзд, можно смело сказать,
Тайный любовник, ночной воздыхатель.
Только уверен, что им наплевать,
И без меня обожателей хватит.
Вот и сейчас не могу сказать ясно,
Что по одной лишь скучал днём ужасно.

Если бы звёзды покинули свод,
Сгинули скопом в космической бездне,
Пылью покрылся бы мой телескоп,
Небо пустое не так интересно.
Что там смотреть в возвышенной темени –
Стало бы больше свободного времени.

Беженцев Блюз

В городе здесь миллионы людей,
Много домов, удивительных парков,
Есть на пруду даже дом лебедей
Под сенью лип, где нисколько не жарко.
Улиц приветливых облик знакомый,
Только для нас не нашлось, ангел, дома.

Знаешь, когда-то была и у нас
Наша страна, что считали прекрасной,
Если на карту ты взглянешь сейчас,
Там не написано, что в ней опасно.
Климат приемлемый и широта,
Только не можем вернуться туда.

Помнишь, на кладбище рос старый тис?
Каждой весной расцветает он снова.
Только у визы просроченный лист,
Даже весной не появится новый.
Ветка сирени становятся белой,
Только наш паспорт не может так сделать.

Консул стучал кулаком по столу.
Красный, как рак, бесконечно упёртый:
«Если твой паспорт погашен в углу,
Значит, пойми, что формально ты мёртвый.»
Видишь, цветут в саду старые сливы.
Милый мой друг, мы пока ещё живы.

А в комитете предложен был стул,
Вежливый клерк попросил нас вернуться,
Но не теперь, только в новом году,
Чай предложил в чашке с розовым блюдцем.
Дверь попросили закрыть меня плотно.
Где ж ночевать нам с тобою сегодня?

И на публичном собраньи трибун
Громко кричал: «Если всех мы их впустим,
Хлеба не хватит! Лишь палец засунь,
Вместе с рукою по локоть откусят!»
Мне осознать недостаточно сил,
Он, дорогая, про нас говорил.

Гром прокатился по крышам о медь,
Мне показалось, что дождик зашлёпал.
-До одного все должны умереть! –
Гитлер кричал над разбитой Европой.
Мы, получается, лишний балласт.
Милая, он ведь подумал про нас.

Кошка открыла вдруг лапою дверь,
Вышла на улицу, села под лавкой,
Пуделя в куртке увидел, поверь,
Плотно застёгнутый шляпной булавкой.
Странно, смотрю и глазам я не верю.
Но ведь они, милый друг, не евреи.

В гавань спустился на старый причал-
Рыбы снуют косяком беззаботно,
Рядом совсем альбатрос прокричал:
Все до единого в мире свободны!
Нет объяснения, разум запутан…
… Рядом, родная, всего десять футах.

Шёл я по лесу, увидел там птиц,
Непринуждённо чирикали, пели.
Нет там политиков среди яиц,
Клёны, берёзы, осины да ели.
Весело делят лесные припасы.
Нет среди птиц человеческой расы.

Видел я здание в сто этажей,
Сон мне тяжёлый приснился однажды,
Тысячу окон и столько ж дверей,
Но ни одно из них не было нашим.
Сон не реальность, он ненастоящий,
Лучше б остаться навечно мне спящим.

Там на огромной равнине стоят
Толпы солдат под порхающим снегом
И маршируют вперёд и назад,
Руководимы безумным стратегом.
Каски, оружье, кинжалы из стали –
Ведь они нас с тобой, ангел, искали.